и как вас сюда занесло?
читать дальше

читать дальше

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

прям на меня похож!!!
читать дальше

зашел на этот сайт знакомств который наверху и написал там - С удовольствием познакомился бы с умной,интеллигентной,образованной женщиной, руководствующейся по жизни разумом и логическим мышлением а не эмоциональными всплесками настроения и не повернутой на поиске принца с белым кадиллаком,заинтересованной в интеллектуальных хобби и способах времяпровождения,обладающей приличной эрудицией познаниями в области философии,истории и психологии...
я ж знаю что оных в природе не существует но смысл записи в том чтобы блондинок которые зайдут на эту страничку и это прочитают хватил инфаркт нафиг

В. ГАВРИЛЕНКО: ...К чему сухая теория? Мы даем практические знания: вот выйдет такая-то новость -- продавай такой актив, а выйдет такая новость -- покупай такой актив. Вот сейчас только что был выпуск новостей. Северная Корея запустила свои ракеты. А что делать? Мы четко понимаем, что фондовый рынок Северной Кореи обрушится. Он уже стал падать.
О. БЫЧКОВА: Какой фондовый рынок в Северной Корее? Вы о чем?
В. ГАВРИЛЕНКО: Как?
О. БЫЧКОВА: В Северной Корее?
В. ГАВРИЛЕНКО: А разве там нет рынка ценных бумаг? А разве там нет предприятий, которые продают свои акции?
О. БЫЧКОВА: Виктор, давайте мы не будем затрагивать эту очень странную и скользкую тему
В. ГАВРИЛЕНКО: Давайте не будем
О. БЫЧКОВА: Вы не путаете Северную Корею с Южной совершенно случайно?
В. ГАВРИЛЕНКО: Мы не путаем Северную Корею с Южной. Более того, поведение цен на акции в этой стране можно посмотреть реально на графиках.

В. Гавриленко, на всякий случай, это директор Биржевого университета, гы-гы.

апдейт к посту с коллекцией котов.

читать дальше

Пишет  Ротмистр_Чачу:

Поднимем в топ!

23.05.2009 в 23:23

Пишет  Gorvin:

Ужас, что творится(((

23.05.2009 в 11:21

Пишет  Адский Загадочник:

ХИМИЧЕСКАЯ УГРОЗА!

ПОДНИМЕМ ЭТУ ЗАПИСЬ В ТОП!

"В последнее время, исследователи открыли факт заражения наших водопроводных систем опасным химикатом. Этот химикат бесцветный, безвкусный, не имеет запаха, и полностью растворяется в воде. Правительство не предприняло никаких попыток регулирования этого опасного заражения. Данный химикат называется дигидрогенмоноксид (Dihydrogenmonoxide).

Химикат используется для следующих целей:

- В производстве как растворитель и охладитель
- В ядерных реакторах
- В производстве пенопласта
- В огнетушителях
- В многих химио- и био-лабораториях
- В производстве пестицидов
- В добавках к junk-food и прочих продуктах

Опасности, представляемые химикатом:

- Химикат преобладает в кислотных дождях
- Действует на эрозию почвы
- Ускоряет коррозию и вредит большинству электроприборов
- Долгий человеческий контакт с твердой формой химиката приводит к серьезным повреждениям кожи
- Контакт с газообразной формой химиката приводит к сильным ожогам
- Вдыхание, даже небольшого количества, грозит смертельным исходом
- Химикат обнаружен в злокачественных опухолях, нарывах, язвах и прочих болезнях
- Химикат развивает наркозависимость; жертвам при воздержении от потребления химиката грозит смерть в течении 168 часов
- Ни один известный очиститель не способен полностью очистить воду от этого химиката.

Несмотря на эти опасности, химикат активно и безнаказанно используется индустриальными гигантами. Многие корпорации ежедневно получают химикат тоннами через специально проложенные подземные трубопроводы. Люди, работающие с химикатом, как правило не получают спецодежды и инструктажа; отработанный химикат тоннами выливается в реки и моря.

Мы призываем население проявить сознательность, и протествовать дальнейшему использованию этого опасного химиката".

читать дальшеВ начале 90-ых годов один ужасно научный и неимоверно популярный Американский журнал опубликовал вот эту статью. В течении недели, статья вызвала фурор у населения. Тысячи митигантов вышли с плакатами с требованиями немедленно прекратить использование дигидромоноксида, а один предпреимчивый кандидат в мэры города Алисо Виеджо, штат Калифорния, даже выступил с обещаниями запретить распространение химиката в случае его избрания.

Когда открылась правда, скандал был неимоверный. Опубликовавшего статью уволили из редакции, мэр с треском проиграл кампанию, а журнал даже хотели судить, но судья отклонил жалобу, учтя аргумент защиты, что все написаное в журнале абсолютная правда.

Для тех кто не допер: дигидромоноксид = dihydromonoxide = H2O = обыкновенная питьевая ВОДА.

URL записи

URL записи

URL записи

на тему гражданской войны
цитатки из воспоминаний белогвардейца.


Имея своею базою Кубань, а соседом — Дон, то есть области с ярким казачьим укладом, генерал Деникин был лишен возможности пополнять казачьими контингентами свои части в мере их действительной потребности. Его мобилизационные возможности ограничивались главным образом офицерскими кадрами и учащейся молодежью. Что касается рабочего населения, то призыв его в войска был нежелателен по двум мотивам: во-первых, по своим политическим симпатиям шахтеры не были явно на белой стороне и потому являлись элементом ненадежным.
Ведя ежедневно борьбу, наши части несли большие потери убитыми, ранеными, больными и таяли с каждым днем. В подобных условиях войны наше командование только доблестью войск и искусством начальников могло сдерживать натиск красных. Как правило, резервов не было. Добивались успеха преимущественно маневром: снимали что могли с менее атакованных участков и перебрасывали на участки угрожаемые. Рота в 45—50 штыков считалась сильной, очень сильной!

**********************

Добровольческими войсками в Донецком бассейне командовал генерал Май-Маевский.
первые я встретился с ним в декабре 1918 года в Юзов-ке. Имея служебное поручение, я явился на квартиру командира корпуса.

Среднего роста, полный, с профилем “римского патриция времен упадка”, он был красен и возбужден. Когда я вышел от Мая и затем высказал кому-то свои впечатления об этом странном визите, то мне разъяснили причины моего удивления.

* А когда вы были у Мая? До его обеда или после?

* Думаю, что после, так как денщик доложил, что “генерал сейчас кончают обедать, просят подождать”.

* Ну так Май был просто на взводе!.
В дальнейшем я стал чаще встречаться с генералом Май-Маевским и убедился, что он действительно питает слабость к вину.

......
Шкуро, недолго думая, хлопнул Мая по плечу:

— Ну, отец, пойдем водку пить!

Лицо Май-Маевского расплылось в улыбку, и обсуждение рейда было прервано.

**********************

В вошедшем унтер-офицере я немедленно признал бывшего генерал-лейтенанта Л. М. Болховитинова. Он был во время Великой войны начальником штаба Кавказского фронта и для меня, тогда капитана генерального штаба, являлся чрезвычайно высоким начальством. Он знал меня прекрасно, так как я служил в штабе армии. Направляясь ко мне, “унтер-офицер Болховитинов”, конечно, был осведомлен, кого он встретит, но для меня его появление было жутким.

* Узнаете?

* Еще бы не узнать! Здравствуйте, Леонид Митрофанович.

Мы сели и на некоторое время забыли о телефонном имуществе. Оказалось, генерал Болховитинов одно время служил у большевиков, а затем перешел в Добровольческую армию. Согласно тогдашним правилам, он был судим, разжалован и послан рядовым на фронт. Как “хорошо грамотного” его назначили в команду телефонистов.
Теперь, когда многие былые страсти перегорели, ясно, что система подобных судов была по идее ошибочна, ибо удерживала от перехода к нам тех, кто подневольно служил у красных. Фронт, всегда более чуткий в подобных вопросах, чем тыл, очень скоро признал несправедливость и вредность указанных судов.

********************
Зарождение и формирование новых частей в Добровольческой армии происходило обычно по одному и тому же шаблону. Когда собиралось несколько офицеров какого-либо прежнего полка, они начинали мечтать о его восстановлении. Если это были люди энергичные и дельные, то они переходили от слов к делу. Они разыскивали своих однополчан и образовывали N-скую ячейку. Когда ячейка имела 15 — 20 человек, она просила командира того “цветного” полка, в котором находилась, разрешение сформировать N-скую роту. Обычно командиры полков поддерживали подобное начинание и на усиление новой роты назначали 15 — 20 солдат из числа пленных красноармейцев. Подобная рота, преследуя свои затаенные цели, стремилась набрать возможно больше пленных, захватить оружие, снаряжение и т.п. Короче говоря — сформироваться. Параллельно с этим разыскивался прежний командир, или кто-либо из наличных старших офицеров становился таковым. Он устраивался в ближайшем тылу и тихонько, без лишнего шума, формировал строевую канцелярию, хозяйственную часть, обоз... Рота, работающая на фронте, прекрасно знала, что если она начнет разбухать, то командир батальона отберет все “излишки”. Поэтому эти “излишки” — пленные и вообще все трофеи — переправлялись в штаб “своего” полка. О подобных отправках командир “цветного” полка, конечно, знал, однако подобный порядок формирования полка почитался неписаным добровольческим законом, и нарушать его не полагалось.

Как Плюшкин “подтибривал” ведро у зазевавшейся бабы, так не считалось зазорным “зажать” у богатого соседа винтовку, снаряжение, патроны, а если представлялся случай, то и пулемет или лошадь.

Когда ловили с поличным, отдавали без запирательств, и обе стороны в таких случаях претензий друг к другу не имели.

В итоге в зависимости от энергии и возможностей в один прекрасный день к командиру “цветного” полка прибывала новая N-ская рота. Таким порядком создавался батальон. А когда это случалось, то командир нового полка являлся к начальнику дивизии, докладывал, что им сформирован батальон, просил дать батальону самостоятельный участок и “записать на довольствие”

*********************************

Однако так как кроме этих приказаний у меня имелся ряд еще других вопросов, требующих спешного обсуждения, я решил лично пойти в поезд командующего. Генерала Май-Маевского, его штаб, генерала Витковского и других я нашел в вагоне-столовой. Судя по оживленным разговорам и раскрасневшимся лицам, ужин был в полном разгаре. Генерал Май-Маевский встретил меня радушно:

* Вот и прекрасно, что вы пришли. Садитесь.

* Благодарю, ваше превосходительство, не могу. Я пришел переговорить с начальником дивизии.

* С делами успеете. Садитесь. Вот вам стакан вина
.
Командующий был явно навеселе. Меня выручил подошедший генерал Витковский. Доложив, что надо, я откланялся и ушел. Со мной хотел уйти и мой начальник дивизии, которого ужин у Мая мало привлекал.
Этот ужин, столь шумный и неуместный при существовавшей тогда обстановке, был очень мне не по душе. Правда, мы только что взяли Харьков, одержали блестящую победу, однако наше тактическое положение было далеко не закрепленное. Нас ожидал непочатый угол работы, работы большой, крайне серьезной и спешной.
Я умышленно остановился на этом ужине, так как это было начало длинного ряда ужинов, обедов и банкетов, которые устраивались в Харькове с прибытием туда генерала Май-Маевского и которые принесли в дальнейшем неисчислимое зло и армии, и русскому делу.
Обосновавшись в Харькове, генерал Май-Маевский под влиянием своих страстей все более и более отходил от дела и терял волю. Харьковское общество, в особенности первое время, чуть ли не ежедневно “чествовало командира”. Одни это делали от души, не учитывая последствий, другие преследовали те или иные цели.
************************************

По мере продвижения армии к северу Харьков все более становился тылом, со всеми отрицательными оттенками этого понятия.

В течение многомесячной моей службы с генералом Витковским мы никогда не допускали у себя в штабе каких-либо празднеств или модных тогда “объединений”. Дамы во всех своих разнородностях никогда не бывали нашими гостями. С такими привычками и взглядами на работу мы прибыли в Харьков. Скоро посыпались приглашения, начались чествования. Занимая официальное и по добровольческому масштабу видное положение, мы не всегда могли отклонять подобное внимание. Я ясно видел, как мои помощники — штабная молодежь, раньше такие старательные, скромные и домоседы, еле высиживают до вечера и всячески стараются удалить меня из штаба, чтобы немедленно выскочить и самим.

Каждый из нас или, во всяком случае, большинство провели четыре тяжелых года Великой войны, многие были уже более года в Добровольческой армии. Таким образом, в прошлом имелось 5 лет непрерывной опасности, тяжелых, кровавых переживаний и бесконечный ряд всевозможных лишений. Харьков являлся нашей “дневкой”. Естественно, что каждый стремился по своим вкусам использовать эту “дневку”. Что же касается вкусов, то если они вообще огрубели уже в течение Великой войны, то в период революции и гражданской войны еще более упростились. Натянутые нервы требовали и сильных ощущений. К тому же молодой в своей массе командный состав, офицерское мировоззрение которого сформировалось не в нормальных условиях мирного времени, а в обстановке более примитивных требований войны, на многое смотрел снисходительно. Да и трудно было требовать от 25-летних полковников уравновешенности и серьезности, свойственных обычно лишь зрелому возрасту.
С ужасающей быстротой тыл стал затягивать всех, кто более или менее соприкасался с ним. Лично на себе я испытывал его тлетворное влияние. Смею считать себя человеком с достаточно твердой волей, однако я не мог не сознавать, как и в моей воле появились трещины. Соблазны большого города, известный комфорт, правда, примитивный, но от которого мы отвыкли, естественное желание хотя временно забыть грубость и жестокость войны, упоение только что одержанными победами — все это, как и многое иное, колебало нашу волю и отвлекало внимание от войны. Инстинкт прежней жизни, прежних культурных вкусов и привычек властно напоминал о себе. Побороть или придушить эти инстинкты могли или соответствующая обстановка, или собственная воля. Обстановка, к сожалению, лишь поощряла развивающееся малодушие, а что касается воли, то не всякий ею обладал.

Прежде всего и больше всего утерял свою волю и заглушил лучшие стороны своего ума и характера генерал Май-Маевский. Его слабости стали все более и более затемнять его способности, и пословица о голове и рыбе нашла яркое подтверждение в харьковском периоде.
Был ли виноват в этом генерал Май-Маевский? Несомненно, был, но постольку, поскольку может отвечать за свои, поступки человек явно больной. Лекарства же, которые ему прописывались сверху, отпускались в столь незначительных дозах, что их действие не производило, по-видимому, должного впечатления.

В своем лице Май соединял высшее военное и гражданское управление обширного, вновь занятого района. Естественно, что ореол его власти привлекал к нему многих. Его окружение — военное, гражданское и случайное — стремилось или сделать приятное всемогущему начальнику, или не раздражать его “непрошенной” опекой. То легкомыслие, какое проявлял сам генерал Май-Маевский, по непреложным психологическим законам передавалось и вниз. Май председательствовал на банкетах, официальных и интимных. Мая окружали дамы общества из числа тех, которые падки на всякую моду, будь это тенор, адвокат или пожилой генерал. В свою очередь офицерство кутило в “Версале” или в загородных кабаках и, конечно, тоже с дамами. Разность обстановки, разность социальных положений дам нисколько не меняли сущности основного зла. Кутежи требовали денег, а при скудном добровольческом жалованье их можно было добывать только нечистоплотными путями.

Возможно, что наиболее правильным объяснением столь странного сближения является тот перелом, какой назревал в характере Май-Маевского еще со времен Донецкого бассейна. Когда пагубная страсть стала явно завладевать генералом, ему потребовалось тогда иметь около себя доверенного человека, который не только помогал бы удовлетворению этой страсти, но и принимал ее без внутреннего осуждения. Сознавая свои слабости, Май-Маевский вовсе не желал их афишировать. Он предпочитал, чтобы многое выходило как бы случайно. Столкнувшись с Макаровым, генерал понял, что это как раз тот человек, какой ему необходим. Перед Макаровым можно было не стесняться, совсем не стесняться. Май иногда называл его на “ты” и, по существу, не делал разницы между своим денщиком — солдатом и личным адъютантом — офицером. И надо признать, что с точки зрения вкусов и привычек Май-Маевского трудно было найти более подходящее лицо, чем Макаров. Он без напоминаний просмотрит, чтобы перед генеральским прибором всегда стояли любимые сорта водки и вина, он своевременно подольет в пустой стакан, он устроит дамское знакомство и организует очередной банкет...

Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров...
Все добытое без труда “загонялось”, и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на “обслуживание” привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей...

Спаивая своего начальника, Макаров и сам спивался. Спекуляции, которыми он занимался, становились достоянием широких масс, и, как водится в подобных случаях, молва вырисовывала еще более фантастические узоры на фоне и без того неприглядной действительности. Да и трудно было со стороны, особенно людям непосвященным, разобраться, где кончается Макаров и начинается Май-Маевский...

Несколько раз и генерал Кутепов, и генерал Деникин пытались воздействовать на генерала Май-Маевского и побудить его удалить от себя своего адъютанта. Советы первого, как подчиненного, не имели должного авторитета для командующего армией, а генерал Деникин, видно, не считал нужным пресечь решительными мерами все увеличивающийся соблазн. Сам Май-Маевский, быть может, в часы просветления и сознавал недопустимость своего поведения, но его ослабевшая воля уже не имела должных импульсов для сопротивления. Соблазн сверху постепенно проникал вниз. Беря пример с командующего, стали кутить офицеры, причем эти кутежи выливались зачастую в недопустимые формы. С растущим злом, конечно, боролись, но не теми систематическими и крутыми мерами, какие одни были уместны в тогдашних условиях жизни.
************************************
В полку оказалось 3 батальона, а в ротах по 60 — 70 штыков. По добровольческому масштабу это был уже солидный полк. Хромали, и очень сильно, все отделы снабжения. Не хватало винтовок, пулеметов, телефонного имущества, обмундирования, снаряжения. Обоз находился лишь в зачаточном состоянии. В общем, полк был сформирован на живую нитку. Не сомневаюсь, что главное командование издавало те или иные общие законоположения, регламентирующие вопросы формирования. Однако должен признать, что лично мне эти законоположения остались неизвестными. И, конечно, не моя вина, что я не получил необходимых указаний. Не получали их и другие командиры полков, почему каждая часть формировалась по своему усмотрению. Отрицательные последствия подобной импровизации не ограничивались, конечно, только пестротою штатов, отражавшейся на боеспособности полков. Последствия эти были гораздо глубже и печальнее: “личное усмотрение”, применяемое при формировании, обычно и очень скоро распространялось решительно на все стороны полковой жизни и приводило как начальников, так и подчиненных к забвению законности.
С первого же дня своего командирства я убедился, что рассчитывать на какие-либо нормальные отпуски от интендантства и прочих довольствующих органов не приходится. Все надо было раздобывать собственным попечением и инициативой. Прекрасно зная по прежней штабной службе все возможности начальника дивизии и командира корпуса, я не затруднял этих лиц своими просьбами. При всем своем желании и тот и другой могли помочь полку очень малым: у них самих ничего не было.

Надо было идти не служебными и официальными путями, а частными и иногда довольно кружными.
В первые же дни по занятии города полк получил много офицеров и добровольцев, причем в числе последних преобладала главным образом учащаяся молодежь. Это пополнение и дало возможность сформировать третий батальон и усилить роты до указанного ранее состава.

Прием добровольцев протекал без признаков какой-либо системы. Каждая часть образовывала свое вербовочное бюро, которое и принимало всех желающих без лишних формальностей. Выбор части зависел исключительно от желания поступающих, причем это желание являлось зачастую следствием чисто внешних впечатлений. Одних соблазняла нарядная форма дроздовцев, у других оказывались знакомые в артиллерии. Убежден, например, что большое число добровольцев, записавшихся в Белозерский полк, объясняется главным образом тем обстоятельством, что на параде в день приезда главнокомандующего белозерцы произвели впечатление своими касками. Что же касается офицеров, то, насколько я мог судить, их привлекал Белозерский полк, как полк прежней императорской армии.

Для объяснения офицерской психологии тогдашнего времени является интересным нижеследующий факт: в Харькове еще в мирное время стоял полк 31-й пехотной дивизии, и офицеры этих частей в числе нескольких сот человек (первоочередных, второочередных и запасных полков) воздерживались от немедленного поступления в Добровольческую армию. Они верили, что будут воссозданы их родные части, и личным почином образовали свои, очень сильные и духом, и числом, ячейки. К сожалению, о чем речь будет ниже, эти надежды, как правильно проведенная система, осуществлены не были.

Вначале, по добровольческому обычаю, в Харькове были образованы особые комиссии, которые и занялись регистрацией офицеров. Последних было несколько тысяч. Подавляемые этим числом, комиссии изнемогали от непосильной работы, и регистрация крайне затягивалась, создавая атмосферу нервности и разочарования. Одна из центральных задач комиссии — выявить нравственную и политическую благонадежность регистрируемых — была явно невыполнима. Невыполнима потому, что в распоряжении комиссии никаких иных для суждения материалов, кроме личного впечатления, обычно не бывало.

Система регистрации, заимствованная, несомненно, от большевиков, являлась по своим последствиям, безусловно, вредной и нежизненной. Для большевиков каждый офицер являлся политическим и классовым врагом и поэтому брался под подозрение. При красных регистрациях необходимо было всякому офицеру прежде всего в чем-то оправдываться.

Белая власть невольно усвоила тот же принцип. На наших регистрациях офицерам тоже надо было прежде всего оправдываться. Если вопросы “оправдания” затрагивали бы только тех, кто вольно или невольно служил в Красной армии, это имело бы известный смысл. К сожалению, “обвинялись” все, кто по тем или иным причинам проживал на территории, занятой Советской властью, хотя и был в подавляющей массе внутренне непримиримым врагом этой власти.

Офицерство, встречавшее “свою” — белую армию с энтузиазмом и яркими надеждами, быстро теряло порыв первых дней, считало себя несправедливо обиженным и мучительно переживало свою трагедию.
После демобилизации 1917 — 1918 годов на юге России проживало не менее 75 тысяч офицеров. Целая армия! 75—80 процентов этой массы было настроено, несомненно, жертвенно и патриотично, но мы не умели полностью использовать их настроения...

Жизнь, однако, сама вносила поправки в несовершенную систему регистрации и политического (исключительно в смысле большевизма и яркой самостийности!) отбора. Поправки эти были, быть может, примитивны, но по результатам вполне удовлетворительны.

Офицеры, настоявшись бесплодно много дней в длинных очередях официальных комиссий (В одном из больших центров юга России комиссия в течение трех дней успела зарегистрировать лишь тех офицеров, фамилии которых начинались на букву А...), переставали туда являться, а стали поступать в те или иные части по своим вкусам и специальностям. Приняв новых офицеров, каждый полк частными, но действенными путями быстро выяснял и прошлое этих офицеров, и их политические исповедания. Причем спешу оговорить, что под понятием “частный путь” ни в коем случае не следует понимать путей, так сказать, контрразведывательного характера. Все выявлялось гораздо проще и надежнее. Распределенные по ротам, новые офицеры в частных разговорах сами проговаривались о прошлом. Почти всегда находились однополчане, однокашники или просто знакомые. А затем лучшим экзаменом, лучшей комиссией являлся первый бой...

Вновь зачисленные в полк офицеры назначались обычно рядовыми в строевые или специально офицерские роты. Если в период зарождения и развития Добровольческой армии офицерские части являлись следствием исключительной обстановки и были явлением неизбежным, то в позднейшем времени, особенно после Харькова, их существование не только не вызывалось необходимостью, но и приносило чрезвычайный вред. Прежде всего нахождение офицеров на должностях рядовых больно било их по самолюбию и тем принижало их дух. Это была одна из главных причин, почему значительный процент офицеров уклонялся от службы в строю. Затем наличие офицеров-рядовых резко отражалось на дисциплине, что в дальнейшем принесло крайне печальные плоды, запутав и усложнив веками слагавшееся офицерское мировоззрение.

Эта же система привела к тому ненормальному явлению, что прежним кадровым офицерам, преимущественно штаб-офицерам, в армии места не находилось. На должности рядовых они не годились, да и сами не желали идти в подчинение молодым подпоручикам и поручикам. На командные должности их не назначали, ибо каждый добровольческий полк ревниво оберегал “старшинство” своих офицеров, основанное не на чинах и прошлом прохождении службы, а исключительно базировавшееся на добровольческом стаже. В итоге прекрасный штаб-офицерский состав императорской армии, в своей массе прошедший великолепную строевую и боевую школы, оставался за бортом.
*******************
ак правило, гражданский тыл никогда не поспевал за войсками, потому я обычно никогда не встречал в занимаемом районе начальников уездов, уездную стражу и иных столь же необходимых властей. Первое время — и зачастую продолжительное — освобожденные нами районы переживали полное безначалие, а так как жизнь предъявляла на разрешение массу вопросов, то явочным порядком воссоздавались прежние выборные органы управления. Причем я никогда не наблюдал, чтобы это были органы Временного правительства. Авторитет последнего был настолько поколеблен в гуще населения, что лица, так или иначе связанные с идеологией этого правительства, не встречали никакого сочувствия. Это утверждение относится, впрочем, лишь к деревенским и уездным настроениям. В крупных центрах были, конечно, иные политические группировки и симпатии.

В деревнях появлялись обычно прежние старосты, и всегда это были разумные, хозяйственные мужики, с известной долей мужицкой хитрости, но, несомненно, развитым государственным инстинктом.

Революционное похмелье давно уже прошло, деревня явно обнищала и на собственном опыте убедилась, что “рабоче-крестьянская” власть менее всего выгод дала крестьянам. И город, и деревня жаждали власти, власти не призрачной, а твердой и справедливой. В представлении населения мы должны были быть именно такой властью. События, однако, показали, что мы не могли или не сумели оправдать этих ожиданий. Возможно, что было бы еще полбеды, если бы добровольческая власть оказалась нетвердой или пристрастной: жизнь так или иначе приспособила бы даже и такую власть к нуждам населения. В действительности оказалось худшее: совсем не было власти. Если она и существовала, то обычно вдоль железнодорожных магистралей. Чуть-чуть отходил я в сторону, как неизменно встречал полное безначалие. Первое и довольно долгое время после прихода белых войск в деревнях преобладали государственно настроенные элементы из числа тех, кто желал мирного труда и твердой власти. Элементы будирующие, хулиганствующие или со скрыто большевистским уклоном незаметно самопринижались. Их страшила сильная власть.

Однажды я встретил двух степенных мужиков, сопровождавших телегу, в которой сидели два связанных молодых парня. Оказалось, что это “отправляли по начальству фулиганов”.

Один из конвоиров, с которым я заговорил, пригрозил хулиганам до сих пор памятными мне словами:

— Деникин, он вашему брату потачки не даст.

Судя по хмурым, бледным лицам, этому верили, по-видимому, и сами арестованные.

К сожалению, эта глубочайшая вера стала все больше и больше колебаться. “Деникина” не видели и не чувствовали, и антигосударственные элементы стали снова поднимать голову, убедившись, что “Деникин” не так-то страшен. А когда появилась белая администрация и одинокий стражник затерялся в крестьянском море, к тому времени вера “государственников” была уже подорвана, а враждебные нам настроения настолько окрепли, что бессильный стражник уже никого не обнадеживал и никого не устрашал.
************************************
В период нахождения перед Грайвороном посетил полк командующий армией. Получив донесение о его приезде, я немедленно явился генералу Май-Маевскому. Он принял меня в своем вагоне.

Несмотря на ранний час (было около 6 часов утра), на столе стояла почти пустая бутылка вина. Во время доклада и последующего разговора Май-Маевский прикончил и остатки. Вначале командующий слушал меня внимательно и задавал вопросы, ясно свидетельствовавшие, что его голова работает вполне хорошо. Через полчаса под влиянием вина и жары он стал все более и более сдавать.

Несколько раз входил в купе, в котором мы сидели, адъютант генерала Май-Маевского Макаров. Прежде всего его взгляд останавливался на бутылке. Видя ее пустой, он порывался заменить ее новой, однако генерал, по-видимому, несколько меня стеснялся и выпроваживал своего адъютанта небрежным движением руки.

******************************
В том районе, какой занимал полк, находилось несколько сахарных и винокуренных заводов. Они не работали, но на заводских складах хранились большие запасы сахара и спирта. Склады эти охранялись по моей инициативе моими же караулами. Это многомиллионное богатство находилось в прифронтовой полосе, и им никто не интересовался. Не интересовались, правда, лишь те официальные органы, которые должны были бы интересоваться подобным “золотым” запасом. Полки и многочисленные военные учреждения, наоборот, очень скоро проведали о сахаре и спирте, и ежедневно ко мне являлись “приемщики” с просьбой выдать для их частей то или иное количество сахара и спирта. Наиболее скромные просили 30—50 пудов сахара, а ловкачи запрашивали вагон. В силу каких соображений, я не знаю, но заводская администрация не только не препятствовала выдачам, но как будто даже их поощряла. Все управляющие требовали только одну формальность: мою пометку, что сахар и спирт берутся действительно для нужд частей. Несмотря на доклады, я не получал по этому вопросу никаких указаний свыше. А обращенные ко мне просьбы штабов дивизии, корпуса и армии об отпуске сахара и спирта убеждали меня, что я являюсь как бы признанным расходчиком всего этого добра. Ввиду такого положения дел я не считал необходимым отказывать войскам, когда они ко мне обращались. Спирт отпускал скупо, сахар же более щедро. Конечно, не вагонами.

Окончив завтрак, Макаров обратился ко мне с просьбой дать для штаба армии спирта и сахара. Зная, что Макаров спекулирует, я отказал. Он пошептал что-то на ухо командующему, и генерал Май-Маевский с благодушной улыбкой сытого и довольного человека поддержал просьбу своего адъютанта:

— Дайте ему немного сахара и спирта. Штаб просил, чтобы мы им привезли.

Я исполнил это приказание, пометив на поданной мне записке: “15 пудов сахара и 1 ведро спирта”.

Позже, уже после отбытия генерала, я узнал, что Макаров получил во много раз больше, чем ему было разрешено. Если память не изменяет, то 150 пудов сахара и 15 ведер спирта. Он, не смущаясь, приписал лишние цифры...
*******************************
В Добровольческой армии вопрос о пополнении полков из запасных армейских частей был разрешен неудовлетворительно. Со времени выхода из Харькова и до начала Бредовского похода, то есть в течение семи месяцев, Белозерский полк пропустил через свои ряды более 10 тысяч человек — офицеров и солдат. И за все это время только один или два раза я получил из какого-то армейского ба- тальона пополнение общей сложностью 300 — 400 человек. Между тем громадная территория, занятая Добровольческой армией к октябрю 1919 года, давала, казалось, неиссякаемый источник людского запаса. В тот период имелись все материальные возможности создать не только правильно действующие запасные части, но сформировать и новую армию. Пример генерала Краснова, сумевшего в кратчайший срок создать Молодую Донскую армию, достаточно убедительный. И не подлежит сомнению, что наличие в тылу сильных и готовых к действиям резервов не допустило бы той катастрофы, какая в конце концов постигла обессиленный фронт.
**********************************
После восстановления в правах прежней администрации все же в городе была масса работы. В Чернигове была взята громадная военная добыча, и ей надо было дать толк, и не местными средствами, а указанием свыше. Среди взятого находились, например, мастерские и склады автомобильной части прежнего (периода Великой войны) Юго-Западного фронта. Это было богатейшее, многомиллионное имущество. Оно расхищалось, несмотря на принятые мною меры. Тщетно слал я телеграммы непосредственно в ставку главнокомандующего с просьбой прислать специалистов, дабы принять и вывезти это богатство, в котором остро нуждалась армия. В конце концов прибыли, кажется, два офицера. Они не были в силах справиться с порученным им делом.

Приказом главнокомандующего были учреждены в армии особые комиссии, ведавшие захваченной добычей. Деятельность тех комиссий, какие я лично наблюдал, обычно бывала бумажной и чрезвычайно нежизненной. Наделенные диктаторскими полномочиями, подчиненные центру, комиссии накладывали свое вето на все взятое, и в итоге образовались громадные склады, месяцами лежавшие без всякого употребления. Мне известны примеры, когда подобные склады, пробыв много месяцев в наших руках, оставались нетронутыми, и затем снова переходили в руки красных.

Взятые на учет указанными комиссиями склады зачастую расхищались и нередко способствовали развитию злоупотреблений среди младшего персонала, обслуживавшего эти склады.

Одна из таких комиссий очень скоро прибыла в Чернигов. Председатель ее потребовал, чтобы в его распоряжение была передана вся добыча, что я и исполнил с большой охотой. Спустя несколько дней большевики повели наступление и потеснили полк. Обстановка складывалась настолько грозно, что из-за предосторожности я отдал приказ своим тыловым учреждениям эвакуировать город. В самый критический момент обнаружился недостаток артиллерийских снарядов. Командир дивизиона вспомнил, что на складах реквизиционной комиссии имелись снаряды, захваченные при взятии Чернигова. В полном смысле слова была дорога каждая минута, и зарядные ящики помчались карьером к этим складам. Председатель комиссии заявил:

— Выдать снарядов не могу, они находятся на учете реквизиционной комиссии.

Этот склонный к бюрократии человек не хотел слушать никаких резонов и не хотел понять, что если город будет сдан, то вместе с этим будут оставлены и все “находящиеся на учете” склады. Только мое энергичное вмешательство дало возможность уже умолкавшей артиллерии получить снаряды.

Большевики были отбиты, а после боя я предал председателя комиссии военно-полевому суду. На другой день была получена телеграмма от генерала Драгомирова. Командующий войсками просил меня отменить мое распоряжение и добавлял, что он отзывает из Чернигова всю комиссию “по несоответствию”.
[/MORE]
Если вопрос о пополнениях стоял очень остро, то снабжение частей оружием и снаряжением находилось в состоянии катастрофическом. За все время своего существования белозерцы получили из армейских складов в порядке официальном не более сотни винтовок и 2 — 3 пулемета. Более или менее правильно и обильно снабжали нас только патронами. Находясь все время на фронте, я не был знаком с той системой, какая была принята главным командованием в вопросах всех видов снабжения. Я могу лишь свидетельствовать о том, что фактически поступало в части. А поступало очень и очень мало. Почти что ничего. На моих глазах формировались иркутские гусары, батальон 31-й дивизии, Олонецкий полк, и все эти части испытывали тяжелый недостаток всех видов снабжения. Командиры Сводно-стрелкового, Самурского и 2-го Дроздовского полков не раз говорили мне о том же. Будучи в дальнейшем начальником штаба войск, действовавших в Киевской области, я наблюдал и там недочеты. Таким образом, положение белозерцев в вопросах официального систематического снабжения являлось не исключением.
Миропольская оборона, лишавшая по своему характеру тех трофеев, какие получались при движении, побудила меня изыскивать иные способы снабжения. Уже опытные в сих делах дроздовцы дали нам ряд практических и дельных советов. Раз невозможно было добывать оружие и снаряжение путями официальными, приходилось следовать советам и идти по путям извилистым, но зато более действенным. Первый путь — личные связи. Второй — гораздо сложнее: в тыл посылались офицеры из числа дельцов. Они вступали в конфиденциальные переговоры с младшими чинами довольствующих учреждений. Обычно при получении оружия, патронов и снаряжения существовала длинная очередь. С помощью денег, а чаще всего спирта и сахара, можно было из задних рядов очереди быстро проскочить в голову. В итоге расторопный офицер добывал то, в чем полк особенно нуждался.
************************

Ну и что у кого то еще есть вопросы почему эта армия проиграла войну?

Пишет  Ротмистр_Чачу:

Свободу Людоедам поддерживаю камрада Загадочника

19.05.2009 в 15:53

Пишет  Адский Загадочник:

Свободу людоедам!

Автор: dominnik.

"Вы оставляете своих родных гнить с червями в земле и называете себя культурными людьми!"
Пятница - Робинзону

Сценарий недалекого будущего.

Листовка "Свободу людоедам!"

"Людоедство - старейшая традиция человечества, сохранившаяся в некоторых культурах до сих пор". Действительно, когда гибнут от голода сотни тысяч людей, просто закапывать в землю тонны ценнейшего, дармового белка, наиболее чистого мяса ( легкие и печень все-таки рекомендуем в пищу не употреблять) это преступно с точки зрения человечности и просто здравого смысла. Сколько жизней мог бы спасти, один человеческий труп... Поэтому - да здравствует древнейшая общечеловеческая традиция! Долой дебильные предрассудки! Давайте устроим праздник. Пусть идут по улицам толпы людоедов, в огромных котлах раздается желающим еда, наваристый суп из человеческих потрохов, жаренные женские груди на вертелах, так мы победим нашу закомплексованность и узость мышления!"

читать дальшеСлучайный людоед с людоед-парада:
- Какое вам дело вобще? Вы пожираете трупы животных, убивая их для этого, а мы поедаем трупы уже умерших людей, мы никого не убиваем, не насилуем, мы даже не воруем! Оставьте нас в покое. Мы ведь к вам в кастрюлю не заглядываем! И наш парад это акт самовыражения, на которое мы имеем право, как свободные люди. Вы говорите про духовность но сами не замечаете как отрицаете её, отождествляя человека исключительно с его телом. А человек это прежде всего душа! И она ушла. Остались 70 кг свежего мяса! Вы сами пожираете трупы свиней и коров, режете головы живой птице, и мешаете нам употреблять в пищу тела уже умерших людей! Двойная мораль так и сквозит в вашем поведении. В конце концов - не хочешь, не ешь. Мы кажется не заставляем вас это делать. Вот и вы нам не мешайте. В людоедстве есть высший акт доверия и уважения, вам просто недоступный. Но задумайтесь, отголоски этого присущий и вам, что вы говорите друг другу в минуты нежности? "Ягодка моя!", "Сладкий мой!" а иногда и прямо - "Я б тебя просто сьела!" Лицемеры и приверженцы двойной морали. Вобще, нам вас жалко. Вы зашоренные, закомплексованные эти... как их... совки. Да.

Креведко-людоед:
- Я сьела свою бабушку и теперь, мне кажется, она навсегда со мной. Она стала частью меня, разве это не прекрасно? Разве лучше было бы если я закопала её в сырую землю, одну, навсегда? Когда-то она подарила мне жизнь через маму, которую конечно я тоже сьем и теперь я продлила жизнь своей бабушке. Во мне.

Кожевенных дел мастер-людоед:
- Я не вижу ничего плохого в том, чтобы изготавливать сумки и перчатки из человеческой кожи. Это прекрасный материал, необыкновенно ухоженный, особенно кожа погибших молодых женщин. А вы знаете какие чудесные татуировки попадаются! Это же просто произведения искусства и мне кажется просто преступным отдавать их на разложение. А сколько искусства требуется чтобы сохранить всю прелесть и живую чуткость человеческой кожи, вы знаете классность мастера "по человеку", заключается в том, чтобы снять кожу с кисти руки целиком, без единой дырочки и сделать из неё перчатку! Это великолепно! Вместо ногтей клиенты часто просят вставить драгоценные камни или стразы, ну, это по вкусу. Посмотрите, какая изящная сумочка, она вырезана из седла молодой девушки, с рунической татуировкой на пояснице, ну разве не прелесть? Девушка не успела ничего совершить при жизни, так после её смерти, кожа её продолжает радовать глаз! Сейчас этот рисунок как раз входит в моду, до этого чаще покупали "техно", ну, знаете, рисунок где человеческая плоть мешается с механизмом. Если будет отменен этот пуританский и совершенно устаревший закон, то я намерен заказать кожу дикарей южной Африки, с племенными татуировками, это будет прекрасно. Многие заказывают и завещают свою кожу для изготовления настенных и половых ковриков для своих родных и любимых. К близкому человеку всегда можно будет прикоснуться и смерть здесь бессильна что либо изменить! К тому же, давайте рассмотрим еще один аспект, косвенно касающийся расширения моего производства. Не вижу ничего аморального в том, чтобы старый африканец, имеющий большую семью которую он не может прокормить, продал мне свою кожу с татуировкой, которую я получу после его смерти. Она будет ему уже не нужна, а на деньги которые я заплачу, его дети будут сыты не менее месяца!

Священник- людоед:
- Вы знаете, в Библии нет запрета на людоедство. В принципе - нет. Христос нигде не говорил о том, что тело после смерти человека имеет хоть какую-то ценность. Так же не указано что делать с трупом. Более того - "Ешьте плоть и пейте кровь мою" это, конечно, не интгульденция всем людоедам но в общем и целом аналогия прослеживается. Вспомните дискуссии по поводу трансплантации органов, ведь мы не в средневековье живем, и вобщем трансплантация почки или сердца это мини-подвиг Христа! Нет ничего плохого в том, если тело человека из которого он ушел, продлит жизнь другому или даже нескольким людям. Не так уж важно, путем ли отданной почки или спасения людей от голодной смерти.

Ученый-людоед:
- В сущности, мы уже много раз поедали друг друга. Ведь количество всех веществ в биосфере постоянно и находится в беспрерывном обороте. Многие противники людоедства апелируют к тому, что в животном мире поедание себе подобных встречается крайне редко. Во первых, это не правда, возьмите тех же насекомых, а во вторых, в условиях крайней необходимости, практически нет ни одного живого существа не употребившего бы в качестве пищи себе подобного. Мы все потомки людоедов. Это часть человеческой природы и многие люди не виноваты в том, что в них просыпается интерес к блюдам из человеческой плоти. Просто они - другие.В том нет их вины, за этим пристрастием - века человеческой истории. Вы же не будете считать японцев низкокультурной нацией но ведь известен факт, когда во время русско-японской войны в госпиталь вошли высшие чины японского флота и найдя раненного офицера русской армии поразившего их своим мужеством, они с почтением вырезали у него печень и разделив, сьели, придерживаясь древнего самурайского ритуала и поверья, что печень - средоточие человеческой храбрости. Если подходить к вопросу с реальной точки зрения, то по сути, в людоедстве гораздо менее противоестественного чем в гомосексуализме или анальном сексе.

Юрист-людоед:
- Вы помните дело с германским людоедом? Он вывесил в интернете обьявление о том что голоден, нашелся желающий быть им сьеденным и человека осудили. Это абсурд. Мусульмане не едят свинины и это их свобода. Но когда они приговаривают к строгому наказанию того, кто её ест, это уже преступление против свободы человека. Вы же не станете сажать в тюрьму человека который сам себе отрезал палец, если речь идет, конечно, не об умышленном членовредительстве, с целью получить какую либо финансовую или иную выгоду. Впрочем люди уже десятки лет продают свои органы и никто их за это не осуждает. Итак, вы отрезали себе палец и сьели его? Есть в этом преступление? Нет. Углубляемся - вы отрезали себе два пальца, один сьели сами, а другим угостили друга. С его уведомления, конечно. Есть в этом преступление? Снова - нет. Самоубийство конечно факт прискорбный но ненаказуемый. Мы живем в демократическом обществе и каждый волен жить и умирать, как ему вздумается, если он при этом не нарушает конституционных свобод других сограждан. Вы вольны выбирать обряд по которому вас похоронят, следовательно вы можете выбрать древний ритуал поедания тела близкими родственниками, например. Конечно, снятие запрета на людоедство, откроет дверь для многих злоупотреблений, поедание человека в корыстных целях, с целью сокрытия трупа или получения наследства но человечество не раз сталкивалось с тем, что вместе с главной ценностью человека - свободой, в мир приходит и нечто тёмное. Но на то и есть мы, юристы и органы правопорядка. Еще раз подчеркиваю, если речь идет не о убийстве, а о поедании свежего трупа, с его прижизненного согласия, то ничего противозаконного этот акт не может содержать в принципе.

СВОБОДУ ЛЮДОЕДСТВУ!
СВОБОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ САМОВЫРАЖЕНИЮ!

URL записи

URL записи